Тайные виды на гору Фудзи: свинство, счастье, и техника безопасности

Три дня назад вышел новый роман Виктора Пелевина – «Тайные виды на гору Фудзи». Естественно, литературные критики уже отозвались на него целой серией статей. Роман Пелевина читать всё ещё интересно (старый конь не испортил борозды), отзывы о нём – увы, нет. Поэтому сначала скажем кратко о критиках, впрочем, не выделяя никого из них поименно. Во-первых, люди-то они все, наверное, хорошие, и даже умеющие писать по-русски – так что зачем устраивать name & shame? Это не наш метод, Шурик.

Во-вторых, все встреченные нами отзывы критиков, без исключения, отличались тремя характеристиками:

 1) чуть ли не главным содержанием романа они объявляют некий «антифеминизм», или «мизогинию» Пелевина. Которые не только не являются «главным содержанием», но, ИМХО, и вовсе отсутствуют в тексте.

2) Кто в большей, кто в меньшей степени, но все эти критики с готовностью ухватились за предложенную автором рифму «роза» … в смысле, отреагировали на очевидную, преднамеренную, где-то даже детскую провокацию автора, который со страниц романа в них походя плюнул (казалось бы, можно было и привыкнуть – старые читатели Пелевина наверняка сейчас вспомнили яркий образ критика Золопоносова, и печальную судьбу критика Б., на страницах одного из романов утопленного в нужнике).

3) Самое же главное – все они пишут о романе, в котором решительно ничего не поняли – не потому, что не умеют читать (читать они, конечно, умеют, не хуже, чем писать), а просто потому, что им совершенно чужды те вопросы, о которых роман написан. Отсюда и мифический «антифеминизм» – это, просто-напросто, попытка найти в тексте хоть какие-нибудь знакомые слова, и за них уцепиться. Вот про пресловутый MeToo они слышали – поэтому за него и ухватились, хотя это совершенно мимо цели.

Конечно, такая «литературная критика» – это совсем не то, чего заслуживают читатели романа. Критик должен, как минимум, интересоваться тем, что читает, а ещё лучше – разбираться в том, что читает. Критик если за чем-то и нужен, то для того, чтобы показать читателю какие-то такие ходы авторского мысли, которые с первого взгляда можно пропустить. Критик, который сам не видит даже того, что лежит на поверхности, совершенно бесполезен. И хватит о критиках. Забудем все их рассуждения, и в первую очередь – суждения о «буддийской мистике», и «буддийской зауми», которую Пелевин-де как обычно (и столь же непонятно, зачем – читается между строк) вставил в злободневный роман.

Мистики и зауми в «Тайных видах на гору Фудзи» не больше, чем в инструкции по технике безопасности на рабочем месте – только здесь эта инструкция написана не на зубодробительном (пост)советском канцелярите; нет, Пелевин её излагает с неспешной интонацией народного сказителя: «не пей из этого колодца, Ванечка Феденька – козлёночком станешь». Правда, в данном случае основная проблема протагониста Феденьки сводится к тому, что он стал – и не козлёночком, а здоровенным козлом – задолго до того, как начал экспериментировать с буддийскими техниками медитации. И на всём протяжении романа так и не перестал им быть.

Но обо всём по порядку. Скрупулёзность Пелевина в обращении с буддийскими мотивами заслуживает того, чтобы мы сделали хотя бы краткое отступление об описываемых им буддийских практиках – и убедились, что в «зауми» есть вполне прозрачный смысл.

В Палийском каноне (том самом, на который ссылается главтрикстер романа, Дамиан Улитин, когда продаёт трём друзьям-олигархам способ пережить наивысшее счастье) есть история о погонщике слонов Пессе. Однажды Песса пришёл к Будде; а Будда в это время как раз учил монахов самой важной медитации (которая в буддизме называется сатипаттханой, «установлением бдительности»; Будда о ней говорил, что она является «единственным путём к очищению существ»). И вот, погонщик слонов возьми и скажи, что он, как и некоторые другие миряне, тоже умеет и «время от времени» делает эту практику. Как на это реагирует Будда? Он не запрещает мирянину эту практику; он не возмущается: куда, дескать, лезешь, со свиным-то рылом в калашный ряд?! Но и не спешит его одобрить; не говорит, что так и надо, давай, мол, вперед, активнее!

 Вместо этого, он задает Пессе вопрос, удивляющий своей простотой – допустим, что люди делятся на четыре типа: те, кто причиняет страдание другим, те, кто причиняет страдание самим себе, те, кто причиняет страдание и себе, и другим, и те, кто не причиняет страдание ни себе, ни другим. Кто из этих четырёх живёт правильно? Песса выбирает последнего (сославшись на то, что любое живое существо стремится к удовольствию и избегает страдания) – и вот тогда Будда его хвалит; и даже когда Песса уходит, говорит своим монахам о «великой мудрости» погонщика слонов.

К сожалению, персонажей Пелевина – ни самого Фёдора Семеновича, ни его старших (и более богатых – но столь же неосмотрительных в обращении с собственной психикой) друзей – Рината Сулейманова и Юры Шмуклера – не оказалось рядом во время разговора Будды с мудрым погонщиком слонов. Может быть поэтому они, ввязываясь в авантюру в новой, совершенно незнакомой области, не понимали очень простую вещь: техники медитации, каким бы мистическим флёром их ни окружали – это всего лишь набор психофизических упражнений; тренируешься определенным образом направлять своё внимание – получаешь такие-то и такие-то ощущения.

Принцип этой деятельности не столь уж и отличен от общеизвестной физкультуры. И, как и в случае с физкультурой, применять эти упражнения можно в различных целях. Можно тренироваться ради здоровья, можно – ради развлечения; можно заниматься профессиональным спортом. Можно тренироваться, чтобы сделать в этой области карьеру, а можно – потому, что любишь это дело. И т.д., и т.п. В зависимости от того, какую ставишь цель, тренироваться нужно по-разному. А неправильной тренировкой можно себе навредить – и очень сильно.

Всё это относится и к психофизическим упражнениям с вниманием (медитациям). Те методы, которые своим ученикам предлагал (если судить по каноническим текстам) Будда, имеют смысл, когда люди всерьез приняли для себя установку – не причинять страданий ни себе, ни другим. А поскольку совсем их не причинять не получается (и не может получиться без очень длительной практики) – то хотя бы посильно уменьшать количество страданий, причиняемых самому себе и другим.

Тогда медитация оказывается естественным и понятным средством, чтобы тренировать бдительность и с помощью этой бдительности очищать свою психику от эмоций, которые и нам самим доставляют боль, и на конфликты с окружающими толкают. А когда мы тренируем бдительность, то действительно испытываем (в большей или меньшей степени) те эффекты, которыми сначала наслаждалась, а потом мучилась несвятая троица героев Пелевина.

Для подробного технического описания этих тренировок и сопряженных с ними эффектов здесь не место. Достаточно сказать, что наш ум постоянно пребывает в беспокойстве, постоянно реагирует то на внешние раздражители, то на мысли, образы, воспоминания, всплывающие в самом сознании. Обычно мы просто не замечаем этого кипения возмущенного разума. Но, определенным образом сконцентрировав внимание, можно замечать реакции на все эти (внутренние и внешние) раздражители сразу, как они возникают, и отбрасывать их прежде, чем они разрастаются. Если это делать достаточно тщательно, даже несколько минут неуклонного отслеживания и отбрасывания возникающих эмоций приводят к весьма сильному воодушевлению, радости, восторгу. А если продолжать, то на смену восторгу приходит (на какое-то время) состояние безмятежного покоя.

С другой стороны, если человек видит, как разные психические состояния моментально сменяют друг друга, он начинает понимать – то, что он/а обычно переживает, и чему обычно придаёт такое большое значение – это, на самом деле, просто сцепление автоматически возникающих ментальных реакций. Не стоит так уж сильно за это цепляться.

В общем, чем сильнее человек стремится уменьшить страдание, причиняемое другим и самому себе, тем интенсивнее он тренируется. А чем интенсивнее он тренируется, чем больше времени и усилий отдаёт этим тренировкам – тем, при прочих равных условиях, более прочными делаются оба эффекта (и покой, и понимание).

Естественно, что наибольших успехов в этой практике могут добиваться монахи – если эти монахи посвящают свою жизнь не выполнению «поклонов и ритуалов», а медитации. А обычные люди, миряне, могут заниматься такими тренировками только время от времени, и эффекты от тренировки получают относительно небольшие – но, в общем, достаточные, чтобы «при жизни быть приличным человеком». Разница тут, как между любителем, который немного занимается спортом ради здоровья, и профессиональным спортсменом, который борется за звание чемпиона мира.

По тексту Пелевина отчётливо видно, что он хорошо знает эти (и многие другие) аспекты буддийской традиции. Не исключено, что его описание джан (джхан, дхьян), випассаны, этических правил буддизма, некоторых элементов монашеского кодекса поведения, и т.п., может восприниматься как бессмысленная заумь читателем, не имеющим совсем никакого понятия о буддизме. Но мало-мальски осведомленный читатель прочитает эти описания с интересом и удовольствием. Даже там, где Пелевин высказывает спорные суждения, они «спорны» именно потому, что и внутри самой буддийской традиции к соответствующим вопросам есть разные подходы.

Впрочем, начнём возвращаться к сюжету романа.

Как и тренировка мышц, тренировка внимания может привести к чрезвычайно негативным последствиям, если усердствовать не по разуму. Сейчас, когда и в западных странах, и в России буддийские техники медитации широко распространились (чаще всего, под названием «випассана», или, в несколько усеченном варианте, под названием «Снижение стресса на основе осознанности», MBSR), и часто используются в оздоровительных и психотерапевтических целях, появились случаи, когда человек, не имеющий намерения переходить к монашеской жизни, тренировался с интенсивностью, уместной для монаха – и, в итоге, терял интерес к мирской жизни. Так результат его практики входил в противоречие с его же собственными жизненными установками; вместо снятия психологических проблем такие усердные не по разуму медитаторы получают глубокий внутренний конфликт и экзистенциальный кризис, сталкивающий их в депрессию.

Но пелевинские искатели «тайных видов на гору Фудзи» сами загнали себя в гораздо худшую ситуацию. Не тренируясь сами, они, с помощью новейшего оборудования, подключаются к медитирующим монахам, чтобы испытывать восторг и покой. Это опрометчивое решение предопределяет весь дальнейший ход событий. Они привыкают к переживанию блаженства, с которым никогда не встречались в своей жизни. А не умея «вырабатывать» эти переживания самостоятельно, они обрекают себя на скуку, уныние, потерю интереса к жизни с того самого момента, как контракт закончится, и монахи уедут.

Поняв это, и опасаясь попасть в зависимость от монахов, три олигарха пытаются и в «духовной» сфере совершить одно из неблагих деяний – кражу; говоря буддийским языком, «взять то, что не дано».

Они пытаются в медитативном состоянии «подсмотреть» что-нибудь, что позволит им получать это наслаждение самим, без подключения к монахам. Но «подсматривают» нечто совсем другое: мимолётность и автоматизм любых человеческих переживаний, притом с такой степенью отчётливости, с какой это полезно и уместно для монаха – а мирскому человеку только мешает. Стремясь к «духовным» удовольствиям, Фёдор Семенович и его друзья сами обрекли себя на кошмар.

Внезапно оказывается, что история об олигархах-на-яхтах и бирманских монахах-с-чашами-для-подаяний скрывает в себе вовсе не «мистику», не «метафизические глубины», а хорошо известную и бесспорную житейскую истину. Наши действия имеют последствия, и не всё возможно купить за деньги. Например, можно пойти в автошколу или нанять персонального тренера; технически возможно даже купить права (конечно, это нарушение закона – но увы, и такое бывает «кое-где у нас порой»).

Но не учась ездить, не тратя на это личное время и силы (а не только деньги) – ездить не научишься. А не научившись ездить, и сев за руль, с высокой вероятностью попадёшь в аварию. Вот в неё и попадают три искателя духовных приключений.

Конечно, текст Пелевина хорош ещё и тем, что в нём можно находить много разных смыслов. Например, можно вспомнить, что Фёдор, Ринат и Юра – это хоть и секуляризованные, но всё-таки наследники трёх великих религиозных культур европейско-средиземноморского ареала (христианской, исламской и иудейской), и интерпретировать их приключения, как ещё одну историю о взаимодействии западных людей, разочаровавшихся в родных «авраамических» религиях, с религиями Индии. Но, думается, заниматься подобной прикладной культурологией и так есть тьма охотников; не будем вставать в их ряды.

Напоследок поговорим лучше о главной героине романа, которая звалась Татьяной. Именно сюжетная линия, связанная с ней, дала критикам повод обвинить Пелевина в «антифеминизме». Антифеминизм усматривается, очевидно, в том, что Таня – не чистая душой дева, а, расчётливая профессиональная содержанка (правда, до определенного момента её расчёты часто оказывались ошибочными).

Но присмотримся поближе к ней (вплетем в наш текст реликт «реалистический критики»; проведем, так сказать, «товарищеский суд над Онегиным Татьяной»).

Итак, если бы она нуждалась в оправдании, можно было бы сказать, что юная девушка времен поздней перестройки и ранних реформ, первая школьная красавица, циничная и наивная одновременно, стала уже окончательно циничной и ожесточившейся тёткой потому, что с ней все окружающие (по большей части мужчины, но не только они – достаточно упомянуть хтонический образ школьной учительницы) обращались по-свински.

И, конечно, если бы она нуждалась в оправдании, подобные рассуждения ничего не оправдывали бы. «Было не понятно, где лицо, а где рыло; среда заела, поэтому взял топор, и убил двоих» – кто, кроме сердобольных российских присяжных конца позапрошлого века, и бесноватых американских общественников века нынешнего, принял бы подобную чепуху во внимание?

Но в том-то и дело, что наша Татьяна, наконец явившаяся на страницах пелевинского романа (гуся она, очевидно, потеряла где-то по дороге), никого не зарубила – и никогда не обращалась с окружающими хуже, чем они с ней. Да, она (в большинстве случаев) была меркантильна в отношениях – но ведь и её мужчинам был от неё нужен исключительно секс с молодой самкой, от природы наделенной выдающимися формами. (Как ни парадоксально, «антифеминистский» роман Пелевина лучше, чем многие политически корректные феминистские агитки, показывает, что такое «объективация»).

Ни от кого, начиная от «мавра, который сделал своё дело около сорока раз», до Игоря Андреевича и безымянного (пред)последнего сожителя, она не требовала чего-то большего, чем давала сама. Товар в обмен на товар – вот и всё.

И даже приобщение к радикально-феминистской магии не так уж сильно изменило её линию поведения. Силы, полученные от Игуаны, она использует для того, чтобы подчинить себе и женить на себе человека, которого она не то что не любит и не уважает, но, пожалуй, ненавидит. Этим человеком она, конечно, бессовестно манипулирует – но ведь и он перед этим обошёлся с ней очень жестоко, и тем дал ей карт-бланш на бессовестное обращение.

В общем, товарищеский суд над Татьяной придётся закрывать за отсутствием состава преступления.

А если говорить серьезно, то причины, по которым роман Пелевина обвиняют в антифеминизме, вполне понятны – хотя вслух их не высказывают, и высказать не могут. В романе видно (правда, не более, чем в самой окружающей нас реальности), что феминизм – это, по сути дела, борьба за ресурсы и власть. Деятельность «охотниц», к которым примыкает Татьяна, по сути-то не отличается от деловой операции Юры Шмуклера, использовавшего ясновидение подключенного к нему монаха, чтобы спрогнозировать изменение курса биткоина, и рассчитать, когда его покупать, а когда продавать.

И нельзя не заметить, что наша Таня ещё очень милосердно применяет обретенную власть. То, что она берет на вооружение хештег MeToo, компрометирует скорее её, чем это движение. Ведь она-то не добивается отмены любых процессуальных норм в делах о харассменте; не требует, чтобы уголовные дела возбуждались, а карьеры и репутации разрушались на основании ничем не подтвержденных заявлений женщин об изнасилованиях и домогательствах, даже сделанных десятилетия спустя после предполагаемых событий. Впрочем, упразднение неприкосновенности личности, замена объективных норм судопроизводства революционным правосознанием под флагом феминизма – это отдельная тема, в которую мы не будем здесь погружаться.  

Но не выходит ли тогда, что роман Пелевина – это всё-таки манифест антифеминистского консерватизма, каким его иные пытаются представить? Никоим образом. Дело в том, что левые либералы понимают консерватизм двояким образом. В их понимании, это или лицемерное использование «моральных ценностей», чтобы защищать статус-кво, или искреннее следование каким-то архаичным, абсурдным, вредоносным идеям.

Ни первое, ни второе Пелевин определенно не поддерживает. «Консерватизм» во втором смысле слова он неоднократно высмеивал (например, в образе «Обер-прокурора СС» Победоносцева); тем более, использование духовных ценностей в качестве социальной технологии – это предмет его издевательств почти в каждом романе.

Так что речь идёт совершенно о другом. В мире, где мы живём, борьба за ресурсы и власть столь же неизбежна, сколь неизбежно всяческое свинство, сколь неизбежна тупость человеческая, сколь неизбежна жестокость. Мы можем в этой борьбе участвовать, мы можем сочувствовать одной или другой борющейся стороне, по тем или иным соображениям. Но, на какой бы стороне мы ни боролись, в последнем счёте вся эта жизнь – бег белки в колесе. И никакая «духовность», и никакая медитация, и никакая «магия» не выведут нас из этого колеса, пока мы и их используем для того, чтобы забраться повыше, а врагов сбросить пониже.

…несколько неожиданно, «Тайные виды на гору Фудзи» вводят нас в мир простой и ясной морали; в мир, где нет черных и белых людей, но есть черные и белые поступки – за которые, рано или поздно, придётся отвечать. И всё это – на фоне ощутимого лаконизма в использовании сюжетных ходов и метафор. Нет, безусловно, все детали здесь по-прежнему написаны рукой мастера. Но те читатели, которые привыкли к его bons mots, и точным определениям, которые Пелевин, бывало, щедрой рукой рассыпал, не опасаясь насыпать лишнего, могут почувствовать, что им чего-то не хватает. Буйства красок, что ли …

Что же это? Возможно, ВО уже стал опытен, скуп и нетерпим. Осенью холодно – и хочется, не тратя времени на фейерверки, просто поговорить о важном. Ведь, в конечном счёте, много ли человеку земли нужно?